Встреча и дружба со Шпиллерами носила для нашей семьи сакральный характер. Вся семья Шпиллеров возвратилась на родину в апреле 1950 года из Болгарии, где они были в долгой эмиграции после революции 1917 года. После первой встречи Всеволода Дмитриевича и Бориса Иеремиевича между ними возникло взаимное притяжение, взаимный интерес, который скоро перерос в теплые, сердечные отношения. В 60-х годах, когда мы познакомились с этой семьей, отец Всеволод, тогда уже знаменитый богослов, был настоятелем Николо-Кузнецкого храма в Москве. Он играл очень большую роль в возрождении духовности в стране. Его проповеди привлекали в храм столичную интеллигенцию и студенческую молодежь.

Людмила Сергеевна, супруга Всеволода Дмитриевича, происходила из русской аристократической семьи, в юности была фрейлиной последней императрицы Александры Федоровны. Ян, их сын, в середине 60-х годов жил в Харькове, где был главным дирижером оркестра Харьковской филармонии. С Борисом Иеремиевичем он познакомился сразу по приезде в Харьков. Борис Иеремиевич был тогда уже весьма заметной фигурой в городе. На Павловом Поле возвышались корпуса ФТИНТ, рядом существовал «хутор Веркина» — поселок за институтом, где жили ученые института, и каждый таксист знал, куда везти, если называют адрес «хутор Веркина». Ян получил здесь квартиру и встречи их были частыми. Борис Иеремиевич любил Яна, как сына, и помогал ему прижиться в Харькове. В то время Борис Иеремиевич обдумывал идею создания культурно-просветительского центра при институте, который получил название «филармония физиков». Ян поддерживал эту идею и часто физические конференции, происходившие в институте, заканчивались концертом симфонического оркестра под управлением Шпиллера. Меня с Яном связывала учеба в стенах Московской консерватории. Мы учились на разных факультетах и разных курсах. Наши пути почти не пересекались. Подружились лишь в Харькове. Наши отношения сразу стали дружескими, теплыми и уважительными.

Дом Шпиллеров в Харькове для нас, начинающих тогда семейную жизнь, стал средоточием тепла, дружеского участия и сердечной симпатии. Наша с Борисом свадьба проходила в их доме. Ян с супругой были свидетелями на нашей регистрации, заботливыми устроителями праздничного обеда и руководителями всей церемонии. От Всеволода Дмитриевича и Людмилы Сергеевны в день свадьбы мы получили поздравление: «Галине Васильевне и Борису Иеремиевичу с самыми лучшими пожеланиями и в полной уверенности, что в этой бочке, мишками остерегаемой, не бывать ни капельки никакого дегтя... никогда! 20. 06. 67 г. Шпиллеры старшие» (на открытке два медвежонка катят в дом бочку с медом).

Из дома Шпиллеров в Москве я получила благословение от Людмилы Сергеевны на переезд в Харьков. Она, зная мои сомнения и тяжесть этого решения, всячески меня подбадривала и успокаивала, рассказывала, как сама неоднократно меняла место жительства и заново строила свой дом. Я очень дорожила ее мудрыми советами. Борис Иеремиевич был ее любимцем. Она высоко ценила его человеческие качества и относилась к нему с большой симпатией. Из дома Шпиллеров Борис Иеремиевич получал напутствия, молитву и благословение от о. Всеволода и добрые пожелания от Людмилы Сергеевны на все свои дальние поездки. Беседы наши протекали в исключительно доброжелательном тоне. Разговоры касались вопросов культуры и цивилизации — темы в те годы весьма распространенной и обсуждаемой в интеллигентских кругах. Бориса Иеремиевича очень интересовал Серебряный век русской культуры. Всеволод Дмитриевич и особенно Людмила Сергеевна, которая была на 11 лет старше его, знали многих деятелей этого времени лично. Всеволод Дмитриевич подарил нам томик В. Розанова, и в записной книжке Бориса Иеремиевича появились выписки из «Уединенного» и «Короба», особенно ему понравившихся:

«Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого) (из «Опавших листьев»).

Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию (из «Уединенного»).

Малую травку родить труднее, чем разрушить каменный дом (из «Уединенного»)».

Когда Всеволод Дмитриевич узнал, что у нас нет Библии, он подарил нам Библию, изданную в Нью-Йорке.

Много разговоров было о деятелях русской религиозной философии XX века. Труды о. П. Флоренского, о. С. Булгакова, Н. Бердяева и В. Соловьева были изданы много позднее. А тогда, в начале 70-х годов, многое открылось нам впервые благодаря беседам с о. Всеволодом и Людмилой Сергеевной. Дома у нас вскоре появились перепечатанные труды Флоренского и Бердяева. Беседы наши так или иначе затрагивали богословские темы, наряду с обсуждением литературных тем и тем о культуре и времени вообще. Часто беседы касались Ф.М. Достоевского, его взглядов на христианство как на религию любви и на православие как неотъемлемую часть русской души.

В разговорах часто возникал вопрос о современных русских писателях: В.А. Солоухине и А.И. Солженицыне, они были прихожанами храма о. Всеволода и вхожи в дом Шпиллеров. Людмила Сергеевна каждому из них дала глубокую и точную характеристику. Всеволоду Дмитриевичу очень хотелось познакомить нас с обоими писателями. Но, к сожалению, А.И. Солженицын вскоре был выслан из страны, а встреча с В.А. Солоухиным состоялась: мы с Владимиром Алексеевичем встречали православный Новый год в доме Шпиллеров где-то в середине 70-х годов, и несколько раз были у него в гостях. Большое впечатление на Бориса Иеремиевича произвело собрание икон, спасенных и отреставрированных Солоухиным.

Несколько раз в 70-е годы мы присутствовали на Пасхальном богослужении в храме у о. Всеволода. Торжественно и величественно шла служба. После службы о. Всеволод приглашал нас домой. Людмила Сергеевна встречала радостно и светло. Садимся за стол, разговляемся, делимся впечатлениями о торжественной службе. На душе светло и радостно.

Борис Иеремиевич любил этот дом, и его здесь любили, ценили и уважали. Здесь он чувствовал себя естественно, раскованно и комфортно. Я с радостью отмечала, как быстро успокаивалась здесь его душа, как разглаживалось от напряжения его лицо, исчезали морщинки, загорались глаза глубоким, спокойным светом. Он по-мальчишески громко от души смеялся шуткам Яна, очень спокойно, обстоятельно «с сердцем» разговаривал с Людмилой Сергеевной и глубоко входил в проблемы Всеволода Дмитриевича. Это был, пожалуй, единственный дом, где Борис Иеремиевич был самим собой: любящим, добрым, глубоко чувствующим ближнего и его проблемы человеком, прекрасным, спокойным и глубоким собеседником.

Всеволода Дмитриевича никогда не интересовало, чем занимается Борис Иеремиевич, какой физикой, каковы его познания и достижения в физическом мире. Бориса Иеремиевича это часто огорчало. Все, что относилось к «прогрессу» и цивилизации, вызывало у Всеволода Дмитриевича достаточно крепкий скепсис, замешанный на юморе. В Борисе Иеремиевиче его интересовала только духовная, нравственная, душевная сфера жизни. Он ценил в нем высоконравственную, культурную личность, в которой не было и тени эгоизма, человека с великими душевными качествами, вмещающего в себя весь трагизм тогдашней нашей жизни; человека, несмотря на прагматизм и эгоизм окружающего мира, способного любить, отдавать; человека мудрого, щедрого и доброго.